НАЗАД "ЖАЛОБНАЯ КНИГА"
Стоянка
IV
Знак
- Телец. Градусы
- 8*34'03" - 21*25'43" Названия
европейские - Альдебаран, Альдеперам, Альделамен. Названия
арабские - аль-Дабаран - "Тыльный, Идущий Вслед". Восходящие
звезды - альфа Тельца, Альдебаран. Магические
действия - заговоры на злобу и ненависть. Такая
хорошая оказалась. Сама меня заметила, уставилась, глаз не отводила. Чутье
называется. С таким чутьем оракулы без надобности; однако барышня полезла за
гадальными картами. Я, впрочем, не сразу понял, зачем она копается в сумке.
Тайком, под столом, как школьница на уроке. Я озадаченно наблюдал за ее
действиями, прикрывшись газетой, и наконец - скорее догадался, чем увидел.
Незнакомка перетасовала под столом карты, заглянула украдкой, оценила неведомый
результат гадания и призадумалась. Крепко
призадумалась. Пока
она думала, я вдруг понял, что вот он, шанс. Надо вставать, подходить,
знакомиться. Сейчас, или… Нет, вовсе не обязательно "сейчас, или никогда", -
почему же непременно "никогда"? Очень может быть, и полчаса спустя все у нас
получится. Но упускать удобный момент в ожидании никем не гарантированного
следующего было бы глупо. Я
и не упустил. Подошел
к ней, ног под собой, честно говоря, не чуя. С посторонними девушками я не раз
знакомился, не только в кафе, но и на улице, на бегу, было дело. Невелика
премудрость, как показывает практика. А вот заманивать неопытного, не
подозревающего о собственной силе накха в бездонный капкан чудес мне
никогда прежде не доводилось. До сих пор я сам всегда был тем, кого заманивают.
Добычей, не охотником. Добычей-то
быть легко. Живешь дурак дураком, судьбы под собой не чуя, и тут, откуда ни
возьмись, Злой Магрибский Колдун. Это ты Аладдин, сын Али аль-Маруфа? Не
Аладдин? Ничего страшного, имя не имеет значения. А ну-ка давай, собирайся,
пойдем в Пещеру Чудес. Время твое пришло. И
ведь не отвертишься. Да и кто я такой, чтобы отказываться от чудесных даров во
имя сохранения бытового душевного равновесия? Дурак дураком, да, но все же не
настолько - с некоторых пор… Я
уселся напротив. Не удержался от искушения, заглянул быстренько под стол: что
она там себе нагадала? Меня, как ни крути, ее дела теперь тоже касаются. Только
они меня и касаются нынче вечером, если разобраться. Она
страшно смутилась, карты смешала и, не вынимая из-под стола, в сумку стала
прятать. Но я все же успел заметить пятнадцатый по счету Старший Аркан.
"Дьявол". Это у нас, надо понимать, я, любимый. Смешно
получилось. Действительно
смешно. Рот
мой распахнулся совершенно самостоятельно, без хозяйской команды. Пролопотал
нечто невразумительное: -
Может быть, вы и мне погадаете?.. Как
ни странно, девочке такое начало беседы понравилось. Так часто бывает: думаешь,
что спорол бестактность, а оказывается, нет, очень правильные слова сказались.
Самое то. -
Можно и погадать, - соглашается без церемоний. - Но не здесь.
И
я тут же получаю приглашение посетить еще какое-то волшебное заведение. Где у
моей новой знакомой, оказывается, имеется так называемое "рабочее место".
Хорошо-то
как. Я
и опомниться не успел, а она уже сидит в моей машине. Курит. Ну и я тоже
закурил, за компанию. Какое никакое, а все же общее дело. Говорить нам, пока
машина греется, вроде, не о чем… Вернее, мне-то есть, о чем с нею говорить; ради
этого разговора, собственно, и затеял всю канитель с гаданием,
но… Но. Тут
нужно быть очень, очень осторожным. Брякнуть ни с того, ни с сего:
"Девочка-девочка, сейчас я научу тебя пожирать чужие судьбы", - любой дурак
может. Ну и толку от такого заявления? Неотложку, небось, вызывать не побежит,
но вот отделаться от меня постарается незамедлительно. Я бы и сам на ее месте,
пожалуй… То-то
и оно. Пока
мы курили, мотор разогрелся, и мы отправились в путь. Поплутали изрядно, это в
центре Москвы обычная история: вроде, близко все, а ехать надо кругами,
приближаясь к заветной цели, как хищник к добыче. Чтобы оставалась на месте, не
улизнула, не укуталась туманом, не сгинула. А то знаем мы эти московские
улицы-переулки-подворотни. Ох
уж эти мне подворотни… Поездка
наша завершилась неподалеку от метро Маяковская. Никогда прежде не забредал в
эти переулки. Ничего удивительного: моя Москва - лоскутное одеяло;
некоторые фрагменты этого города исследованы мною более-менее тщательно,
некоторые мне удавалось увидеть мельком, на бегу - вполне достаточно, чтобы
убедиться в их существовании, но и только. А некоторые до сих пор зияют
ослепительно-белыми пятнами прорех в моем образовании. Только на карте и видел.
А
схемам-картинкам веры нет. Мало ли, что на бумаге
нарисовано?.. Переулок,
где я оказался по милости прекрасной незнакомки, как раз и располагался на месте
одной из таких прорех. Оглядевшись по сторонам, я мысленно поставил переулку
высший балл. Хорошее местечко, захочешь - не придерешься. Узкая мостовая, узкие
тротуары, зато древесные стволы радуют глаз толщиной. Не сикоморы, конечно, но
по московским меркам вполне великаны. И фонари тут правильные: лиловые, неяркие,
как раз в моем вкусе. Скучных реалистических подробностей, вроде ржавых
контейнеров для бытового мусора, облупившейся штукатурки, окурков и прочей
мелкой подножной дряни на тротуаре, при таком свете не разглядишь, зато
настроение создается самое что ни на есть готическое. Еще бы по черному коту на
всякую крышу, да парочку летучих мышей в небесную чернильницу окунуть… Да нет, и
так неплохо. Черный
кот тут, впрочем, имелся. Всего один, зато крупный, мохнатый и, кажется,
чрезвычайно серьезный экземпляр. Экземпляр сей чинно восседал у входа в
заведение общественного питания, увенчанное вывеской
"Шипе-Тотек". Я
глазам своим не поверил. -
Вот уж не думал, - говорю, - что хоть кто-то, кроме меня, знает это тайное имя
бога! -
Марина - крупный специалист по индейским приколам, - объясняет моя спутница.
Марина,
надо думать, основательница этого заведения. Есть еще, значит, братья по разуму
в стольном граде Москве. Некоторые, вон, даже кафе открывают, оказывается.
Приятный сюрприз. Пожить, что ли, несколько дней нормальной человеческой жизнью,
если уж так все хорошо? Вдруг обнаружится, что за время моего сугубо формального
присутствия на обочине событий мир дивным образом
переменился? Впрочем,
даже если и обнаружится - толку-то? Времени у меня, как ни крути, в
обрез. Ладно,
проехали. -
Наш вождь ободранный! - говорю, не в силах скрыть младенческий свой
восторг. -
Что такое?! Она,
кажется, не понимает. Хотя, казалось бы… Приходится
объяснять. -
Шипе-Тотек значит: "наш вождь ободранный". Дословный перевод, если верить
мифологическому словарю. - Гляжу на ее вытянувшееся личико и из чистого ехидства
прибавляю: - Думаю, таким образом ваша Марина тонко намекает сведущему
посетителю, что здесь его обдерут как липку. А несведущие пусть уйдут
ободранными. Так им и надо. -
Вас не обдерут, - утешает. - Вас уже ободрали. Вернее, вы самостоятельно
ободрались, еще в "Кортиле" этом… Тоже
мне "ободрался". Ну да, оплатил ее ужин. Рублей на триста наела, всего-то. Ну,
на триста с хвостиком. Как,
впрочем, и я. И
заказали мы, к слову сказать, одно и то же - не сговариваясь, сидя за разными
столиками, не имея решительно никакой возможности подслушать чужой заказ. Суп из
шампиньонов, яблочный штрудель, один капучино, два эспрессо. Я даже чеки наши на
память сохранил. Как ни крути, а всякое совпадение - добрый знак. Особенно для
того, кому кроме этого самого доброго знака и опереться-то не на
что. Как
вот, например, мне. -
Ну что, идем? - спрашиваю. - Гадать-то вы мне будете? -
Буду, - вздыхает, как школьница в конце переменки. И
мы, наконец, переступаем порог заведения, посвященного памяти Нашего Ободранного
Вождя. Внутри,
как я и предполагал, торжествует этнический стиль. Стены расписаны в духе
кодексов Майя - явно старательным любителем, но все равно глаз радуется. А уж
сердце как радуется, словами не сказать. -
Кто стены расписывал? - спрашиваю. -
Марина сама и расписывала. А братские молдавские штукатуры ей помогали. Словом
и, что гораздо хуже, делом… Прошу прощения, секундочку, сейчас…
Она
опрометью несется к стойке, вспрыгивает на высокий табурет, как ученая птица на
жердочку, тычется носом в плечо высокой седовласой кельнерши. Та улыбается,
строго и ласково, в лучших традициях Мэри Поппинс. Мама и дочка? Нет, вряд ли.
Совсем не похожи. -
Маринушка, я все-таки пришла! Лучше поздно, чем никогда. И вот тебе за это новый
клиент. "Новый
клиент" - это, надо понимать, я. Да уж, воистину сокровище. Непьющий и сытый
хмырь. Да и кофе, по правде сказать, надувшийся за этот длинный, хлопотный день
впрок, на неделю вперед. Горе горькое, а не клиент… Подхожу
к стойке, улыбаюсь натянуто. Дескать, вот он я, любуйтесь. Седая Маринушка
отвечает на мой хтонический оскал столь искренней улыбкой, что сердце мое тает и
неспешно стекает к ее ногам. Если хозяйке заведения нужна эта неопрятная, мутная
лужица - что ж, мне не жалко. Она заслужила. -
Для начала дай ему кофе. И коньяку добавь чуть-чуть, - распоряжается гадалка. -
За наш… в смысле, за мой счет. Он меня ужином накормил. Авансом, за гадание.
Видишь, как я низко пала? Работаю за еду, как ярмарочная
шарлатанка! Они
смеются; между делом Марина включает кофеварку. Гремит посудой, исподтишка
разглядывает меня. Довольно критически, надо сказать, разглядывает. Не то чтобы
неодобрительно, но настороженно. Решила, небось, что у ее подружки завелся новый
ухажер. И гадание - только предлог продлить знакомство. Правильно, в общем,
решила. Ну, почти правильно. Я - хуже, чем ухажер. Много, много
хуже. -
Вам повезло, - наконец говорит она. - Варвара - очень хорошая гадалка.
Действительно хорошая. Вот,
значит, как ее зовут. Варвара. Варя. Редкое имя. У меня, кажется, ни одной
знакомой Вари до сих пор не было. Ну что ж, как говорится, с
почином… -
Да, - киваю, - повезло. Это я уже понял. И с кафе вашим мне повезло. Знал бы,
что есть в Москве кафе, названное в честь ободранного вождя, был бы вашим
завсегдатаем, хоть и неудобно сюда из Бабушкина ездить. -
Вы изучаете индейскую мифологию? Марина
расцвела. А я немедленно почувствовал себя самозванцем. Тоже мне, нашла
специалиста… -
"Изучаю" - громко сказано. Просто читаю время от времени, что под руку
попадется. А попадается много занятного. Имена и прочие интимные подробности из
жизни индейских богов - моя слабость. Одна только Уиштосиуатль чего стоит!
Соленая богиня и покровительница распутства в одном лице… Моя
любимица. -
А Тескатлипока! - подхватывает Марина. - "Дымящееся зеркало"! Ничего себе
зеркальце: тело без головы, с дверцами в груди, - это у нас такой парадный
облик, вечерний туалет. Чтобы, значит, не стыдно было людям показаться… Вам
кофе, кстати, со сливками? Или просто с коньяком? -
Давайте со сливками. А коньяку чайную ложку, не больше. Просто для вкуса. Я за
рулем. -
Руль - дело хорошее, - рассеянно соглашается Марина. - Особенно, если жить в
Бабушкине… - Вручает мне чашку и обращается к Варе: - Слушай, посетителей нет, и
уже, наверное, не будет, все же понедельник. Я домой собиралась... Вы за полчаса
успеете? -
Наверное, - отвечает гадалка. - Но тебе с нами сидеть вовсе не обязательно.
Хочешь - иди, хоть сейчас. Я за тобой закрою и сигнализацию потом включу, как
всегда. -
Как скажешь. А может быть, если так, сначала мне?.. Алешке весь день не могу
дозвониться. Не нравится мне это. -
Ты же знаешь, ты у меня всегда первая в очереди, - улыбается Варя. - Пока
человек кофе пьет и стены твои разглядывает, мы с тобой
быстренько… Уяснив,
что Марине требуется сеанс прикладной футурологии, я тактично пересаживаюсь за
столик у окна. Дескать, будьте покойны, ничего не вижу, ничего не слышу, так что
и говорить не о чем. Тем
более, кофе тут неплохой, и стены действительно красивые. В такой обстановке и
поскучать не грех. Варя
подходит ко мне, ставит на стол пепельницу. Это она молодец, о пепельнице я не
подумал. -
Я недолго, - шепчет. - Просто Марина за сына волнуется… Вы не очень
спешите? -
Я совсем не спешу. Могу ждать хоть до утра, если не выгонят.
-
Никто вас отсюда не выгонит, - улыбается. - И вы это знаете.
Глаза
наши встречаются. Так-так. Ну и дела. Кажется, Варя тоже решила, что я -
"ухажер". И, насколько я разбираюсь в девичьих улыбках, ей такая версия по
сердцу. С
одной стороны, оно, конечно, и неплохо. А с другой… Трудно
нам будет к делу перейти, ежели так. Но
никто и не обещал, что будет легко. Мне, если разобраться, вообще никто никогда
ничего не обещал. Впрочем,
не стоит забегать вперед, да еще и переучет грядущих трудностей затевать на ночь
глядя. Что будет, то и будет, а сейчас мое дело маленькое: сидеть тихонько за
столом, курить, остывший кофе цедить сквозь зубы, стены разноцветные
разглядывать. Ждать своего часа. Я
успел выкурить три сигареты и всласть налюбоваться настенными росписями, да
пейзажами из кофейной гущи в собственной чашке. Но вот, наконец, Марина ушла
куда-то вглубь помещения, одеваться, а Варя села рядом со
мной. -
Не нравится мне это, - вздыхает. - Ох, не нравится… -
Все плохо? - спрашиваю. Не только из вежливости: Марина мне понравилась. Хорошо
бы у нее все было в порядке. Был бы ангелом, с утра до ночи таких как она
караулил бы. -
Да нет, не все, конечно. Алеша, думается мне, в полном порядке. По крайней мере,
пока. А вот Маринушке светит Аркан Башня. Нехорошо это. Не люблю я Башню.
Что-нибудь непременно медным тазом накроется… -
Ну, - говорю осторожно, - не всегда это плохо. Старое накрывается тазом, а потом
в этом тазу вырастает новое. Прекрасное и удивительное, как анютины глазки… Как
раз весна на носу. -
Это в теории, - снова вздыхает Варя. - Рождение нового - о да, на словах это
звучит прекрасно. Заслушаешься. А на практике всякое рождение - это боль, мука,
кровь и пот роженицы. Нам с вами, может быть, в охотку покряхтеть, а когда
человеку за пятьдесят… Ну ее к чертям собачьим, эту Башню!.. Ладно, будем
надеяться, просто табурет какой-нибудь сломается. Или кофеварка. Бывает и так.
Неприятные пустяки вообще случаются куда чаще, чем глобальные
катастрофы. -
Потому и живы мы все до сих пор, - киваю. Марина
выходит к нам в шубе, голова закутана какой-то сногсшибательной индейской шалью.
Стучит каблучками, победительно размахивает сумочкой. -
Дозвонилась я до этого засранца! - объявляет. - Варенька, ты была права, как
всегда. Говорит, за город ездил, на переговоры, а там Билайн не берет. Сердится,
что я волнуюсь. Говорит: "Мама, я у нас бессмертный, как Маклауд". Ну, ты же
знаешь Алешу… В общем, я пошла, а ты, пожалуйста постарайся что-нибудь уронить и
сломать. Чтобы покончить с этой ужасной Башней, раз и
навсегда. -
Попробую, - вздыхает Варя. - Но лучше ты сама что-то сломай. Башня все же твоя,
а не моя. -
А имущество тут мое, - упрямится Марина. - Так что все в порядке.
На
прощание мне достается нежный, почти влюбленный взгляд и приглашение заходить
почаще. Пожалуй. Куда
я от Шипе-Тотека денусь? Мы
с Варей остаемся вдвоем. Она запирает дверь, гасит свет, оставляет только одну
лампу, над барной стойкой. -
Чтобы не ломились, - объясняет. - Табличку "Закрыто" почему-то никто никогда не
видит, хоть метровыми буквами пиши… Идите сюда, здесь
уютно. Правда,
уютно. Но
Варя вертит в руках колоду, недовольно хмурится. -
Что-то не так? - спрашиваю. -
Что-то не так, - соглашается. - Не пойму, что именно. Другую колоду, что ли,
взять? Или уйти в комнату? Что-то мне тут не сидится. -
Как скажете, - я с готовностью поднимаюсь. -
Пожалуй, пойдем отсюда, - решает она. - А то свет с улицы видно. И вообще…
Не
вдаваясь в дальнейшие объяснения, открывает дверь, ведущую в служебные
помещения. Включает свет в коротком пустом коридоре. Берет под мышку пакет сока
и бутылку минеральной воды. Гасит лампу над стойкой. -
Идемте. Отпирает
угрожающего вида железную дверь в конце коридора. За дверью обнаруживается
крошечная комнатка без окон. Зато с кондиционером, шумным, но работящим. Так
пашет, мерзавец, что я, пожалуй, даже куртку снимать не стану: холодно тут.
Деревянный
пол, белые стены, в дальнем углу - полупустой стеллаж и собранный футон,
накрытый черным пледом. В центре комнаты небольшой круглый стол и два кожаных
кресла. -
Вот такой вот рабочий кабинет, - вздыхает Варя. - Но лучше, чем ничего. Гораздо
лучше. -
Отличный кабинет, - говорю. - Здесь не только работать, здесь жить можно. Сам бы
жил. -
А я и живу, - она пожимает плечами. - Незаметно, да? Просто одежда у меня в
кладовой хранится. Чтобы клиентов колготками не распугать. -
Известное дело, - улыбаюсь невольно, - нет зверя страшнее, чем
колготки. Варя
тоже улыбается. Напряжение, возникшее было после ухода Марины, кажется,
рассеивается. Ну, будем надеяться. По крайней мере, она меня не боится. Вон, в
комнату свою привела. Высшая степень доверия - по моим меркам. Ее мерок я пока
не знаю. Но втайне предполагаю, что приглашение в кабинет - добрый
знак. Прежде,
чем усесться в кресло, подхожу к стеллажу. Такая уж у меня манера знакомиться, с
давних времен. Если есть возможность осмотреть чужой книжный шкаф, непременно
это делаю. И в глубине души по-прежнему полагаю, что это и есть наилучший способ
узнать человека. Глупо, конечно - при моих-то нынешних возможностях. Да и вообще
глупо. Мало ли, кто что читает. Но вот, живучая оказалась привычка. Куда более
живучая, чем прочие. Книг
на стеллаже совсем мало; добрая половина - на немецком языке. На русском лишь
толстенный том Юнга, Тибетская Книга Мертвых, два разных издания Книги Перемен,
очень старый, потрепанный скорее временем, чем небрежными читателями сборник
персидских сказок, "Книга Тота" Кроули(4), да полное собрание Туве Янсон.
Интересный набор. Есть о чем поразмыслить на досуге. Ну, Кроули и (возможно) Юнг
- это у нас, надо понимать, методическая литература, профессиональная
необходимость. Но все равно, интересный набор. Да еще и немецкие
книги… -
Я, вообще-то, переводами зарабатываю, - говорит Варя. - Технические лучше
оплачиваются, но я стараюсь только за беллетристику браться. Люблю я это дело.
Вот погадаю вам сейчас и засяду Штрауха переводить… -
Кого?! Фамилия
Михаэля прозвучала для меня как гром с ясного неба. Я-то, конечно, в курсе, что
он раньше книжки писал. Собственно, о книжках я узнал задолго до нашего
знакомства. Можно сказать, случайно. Одна белокурая валькирия сразила меня
наповал роскошной цитатой, из которой я запомнил лишь наспех переведенное
специально для меня причудливое слово "судьбокресток". Schicksalkreuzung,
кажется так. Очень уж в масть мне оно тогда пришлось… Знал
я и то, что книги Михаэля на русский язык никто до сих пор не переводил.
Изумлялся нерасторопности отечественных издателей: всякую мутотень тоннами на
рынок выбрасывают, а о Михаэле Штраухе слыхом не слыхивали.
И
вот, оказывается, спохватился кто-то. Славно. Славно-то
оно славно, но чтобы Варя оказалась переводчицей Штрауха?! Девушка, которую мне
предстоит посвятить в основы искусства хищения чужих судеб, переводит на русский
язык книгу моего учителя. Забавно. Впрочем,
нет. Не "забавно". А очень и очень серьезно. Настолько серьезно, что кровь
стынет в жилах, зато слюна закипает во рту. Ни с места двинуться, ни слова
вымолвить. -
Михаэля Штрауха, он у нас еще никогда не издавался… Да что с вами? - тревожится
Варя. - Что-то не так? Мне
удается, наконец, подчинить себе взбунтовавшиеся было органы
речи. -
Наоборот, - говорю. - Все настолько так, вы вообразить не можете. Михаэль
Штраух мой… Ну да, можно сказать, "друг". Он… Впрочем, это отдельная история. Я
вам расскажу, если захотите. -
Вы знакомы со Штраухом?! Теперь
приходит Варина очередь неметь и цепенеть. А также бледнеть, шататься и
хвататься за колонну, - давным-давно я подцепил этот дивный набор штампов у
Александра Дюма и до сих пор с удовольствием извлекаю на свет божий всякий раз,
когда требуется посмеяться над бурными переживаниями, чужими, или
собственными. Чаще
- второе. Я, в сущности, вполне великодушен. -
Не просто знаком, - отвечаю. - Нас связывает своего рода братство. Я с
удовольствием расскажу вам эту историю. Но она, предупреждаю, очень длинная. И
мне нужно собраться с мыслями и понять, с чего начать… Давайте так: сперва вы
мне все-таки погадаете, как обещали. А потом я к вашим услугам.
Я,
честно говоря, в восторге. Теперь все будет гораздо легче. Михаэль, пройдоха, и
тут ухитрился мне помочь. Вот уж сюрприз, так сюрприз! -
Господи, - говорит Варя, - конечно. Конечно, я вам погадаю. Я же обещала.
Да-да-да. Просто вы меня совсем огорошили. -
А вы - меня. Сколько лет уже жду, что Михаэля кто-то переводить возьмется - и
нате! Познакомился с переводчицей. Заодно и сам, наконец, почитаю, что он
написал. Должно быть здорово… -
Так вы не читали его книг? - изумляется. -
Я знаю примерно полсотни немецких слов. Какое уж тут
чтение… -
А как же вы с Михаэлем разговаривали? - недоверчиво хмурится
она. -
Ясно как. По-английски. Не уверен, что уроженец Соединенного Королевства,
случись ему присутствовать при наших беседах, понял бы хоть слово, но мы всегда
оставались довольны ходом переговоров. Троечники, два сапога
пара. Варя
смеется и усаживается, наконец, в кресло. Я устраиваюсь
напротив. -
А что, собственно, вы хотите узнать? - спрашивает. - Меня, честно говоря, не
покидает ощущение, что это скорее вы мне гадать должны, а не я вам. Чует мое
сердце, потом окажется, что вы этим делом чуть ли не с рождения промышляете, и
половину руководств для начинающих самолично написали, под разными псевдонимами.
Скажете, не так? Чутье
у нее действительно из ряда вон. Другое дело, что точности формулировок одним
чутьем не добьешься. -
На картах, - говорю, - я вообще не гадаю. Никогда не пробовал.
Молчит,
хмурится. Явно ждет чего-то большего. Неожиданное признание таинственного
незнакомца - вот что от меня сейчас требуется. Ну,
ладно. Мне не жалко. -
А вот другими способами - это пожалуйста, - объявляю, выдержав паузу. - Могу
просто книжку для вас открыть, пальцем ткнуть наугад. Могу тень вашу булавкой
уколоть и послушать, как она запоет. Могу трещины на стенах поискать и
расшифровать, если терпением запасетесь: дело долгое… Но насчет карт не
переживайте, тут я полный профан. И мне действительно очень
интересно. -
Но, получается, вы и так все про себя знаете, - обиженно говорит Варя. - Зачем
еще и карты?.. -
Себе гадать - нема дурных, - смеюсь. - Поначалу, конечно, каждое утро
интересовался, как у меня дела. Задолбал Небесную Канцелярию расспросами. Но
желание гадать для себя проходит очень быстро. Разве что, в совсем уж экстренных
ситуациях… Не
объяснять же ей, что человеку, который отказался от сомнительного удовольствия
проживать собственную жизнь в обмен на возможность таскать из синего пламени
чужие каштаны, мантические практики ни к чему. Что было, что будет, чем сердце
успокоится, - какая теперь, к шайтану, разница?! Но
Варя и так меня поняла. Закивала одобрительно. -
Я себе тоже очень редко гадаю. Почти никогда. А вот сегодня - целых два раза.
Такой дурной день… А
сама улыбается как сытая, обласканная кошка. Побольше бы, дескать, таких дурных
дней. Понимаю. -
Что же вы хотите выяснить? - после недолгой паузы спрашивает Варя. И тут же
перебивает себя: - Впрочем, мне знать необязательно. Важно, чтобы вы сами для
себя сформулировали вопрос. А мне только в самых общих чертах скажите, чтобы
выбрать оптимальный расклад. Ну да что я вам объясняю… -
Сейчас сформулирую, - обещаю. - И вам скажу, у меня секретов нет. Я хотел
узнать, зачем мы с вами встретились. Вот, собственно, и все. Предельно честно,
правда? Вы себя о том же спросили, еще в кафе, знаю. То есть, вам, думаю, просто
стало интересно, кто я такой. И выпал Аркан "Дьявол". Двусмысленная ситуация, не
спорю… Она
уже готова возмутиться: ну да, только что уверял ее, что ни черта не смыслю в
картах Таро - и на тебе. Того гляди, длинную лекцию о множестве разночтений
Пятнадцатого Аркана заведу. -
Ну разумеется, я читал какие-то книжки про Таро, - говорю. - И кое-что из них
уяснил - теоретически. Но гадать никогда не пробовал. Правда.
-
Горе мне с вами, - ворчит Варя. - Чувствую себя как на экзамене. Но… Что ж,
спасибо вам за такой вопрос. Мне и самой интересно: зачем? И многое другое мне
интересно... Ладно, вот вам карты. Хотите, помешайте, хотите, просто в руках
подержите. Это все равно. Принимаю
из ее рук колоду. Не Райдер, Кроули. Уважила(5). Карты
большие, в моих руках едва помещаются. Как же она-то их тасует? Впрочем, пальцы
у нее длинные, справляется, небось… Несколько
секунд спустя убеждаюсь: да, еще как справляется! Словно бы специально для этих
ловких рук делали колоду. Загляденье. В
тот момент, когда первая карта опускается на стол, рубашкой вверх, раздается
оглушительный грохот, и я с изумлением наблюдаю, как по белоснежной стене
разбегаются трещины. Они словно просачиваются из-под металлической двери, текут,
как вода из опрокинутого кувшина. Потом свет в комнате
гаснет. -
Зажигалку! - требует Варя. - Была же!.. Чиркаю
зажигалкой. При неверном свете пляшущего огонька вижу, как руки сметают со стола
карты. Потом по комнате забегала проворная тень. Наконец, раскаленный металл
обжег мне палец, и снова сгустилась тьма. Все же я не спартанский мальчик,
увы. -
Держи! В
руках у меня оказывается небольшой, довольно тяжелый предмет. Кажется, ноутбук.
На шее повисает хладный шнур - блок питания, так, что ли? Ладно, потом
разберемся. -
Пошли отсюда, быстро! - командует Варя. - Есть черный ход. Выйдем на улицу,
поглядим снаружи, что происходит. По-моему, нас грохнули… -
В смысле? - переспрашиваю, ныряя за нею во тьму коридора. Впрочем,
не так уж тут темно. Там, откуда мы пришли, в зале кафе, занялся пожар. Сквозь
дверные щели пробивается багряно-оранжевый свет. Плохо дело,
кажется. -
В смысле - кафе Маринкино взорвали, - поясняет Варя. - По-моему… Ты ничего в
комнате не забыл? А то потом не вернешься. Горит же все! -
Да нет, я раздеться не успел, - говорю. И спохватываюсь: - А ты? У тебя же там,
наверное, деньги, документы… Грохочет
щеколда, и мои пылающие щеки встречаются с влажным мартовским ветром. Мы уже во
дворе. -
Деньги и документы всегда при мне, в сумке. И карты я забрала. И книжку Штрауха.
И ноутбук - у тебя, да? -
И еще шнур какой-то на шее... -
Значит, все в порядке, - заключает она. - Идем скорее. Посмотрим, как там твоя
машина. Только бы не… Машина
моя в полном порядке. Ничего удивительного: припарковаться мне удалось метров за
двадцать от входа. Во всех московских переулках по ночам аншлаг: места во дворах
не хватает даже половине автовладельцев. Впрочем, те машины, что стояли ближе к
кафе, насколько я мог оценить ситуацию, тоже уцелели. Зато "Шипе-Тотек" пылает.
Великолепное зрелище, но Нерон из меня хреновый: меньше всего на свете я сейчас
готов воспевать эту неземную красоту. Мне бы понять, что случилось, а потом
оказаться где-нибудь на другом краю света. Или в обратном порядке. В обратном
порядке, строго говоря, даже лучше. Тут
мы с Варей единодушны. -
Поехали, - требует она. - Все равно куда, лишь бы отсюда. И… да, мне надо
позвонить. Марине позвонить, что ли… Или сразу Алексею? Нет. Марине. Откуда
сейчас позвонить можно? Таксофоны где-то ведь есть?.. -
Да ну, таксофоны… Звони. Одной
рукой завожу машину, другой протягиваю ей телефон. -
Хорошо, что у тебя сотовый, - кивает Варя. - А меня всегда жаба давила его
заводить, даже когда лишние деньги были… Какая тут система? Просто цифры
набирать, или сначала кнопку нажать какую-то?.. И поехали, поехали отсюда,
скорее. Сейчас какие-нибудь менты с пожарными примчатся, решат, что мы с тобой и
есть самые страшные злодеи-поджигатели. Им так удобнее. Всем так удобнее, а у
меня еще и регистрации московской нет… Поехали! -
Сначала набираешь номер, потом нажимаешь кнопку с зеленой точкой, - говорю,
трогаясь с места. -
Ясно. -
Марина! - кричит Варя в трубку. - Маринушка! Кафе взорвали… Да, только что. Я в
порядке… Нет, грохнуло в зале, а мы были в комнате… Да, в машине, едем уже… Не
знаю, куда. Куда-нибудь подальше… Да, забрала… Нет, не вызывала никого, я же…
Ага. Где-нибудь, найду, сейчас разберусь… Да, конечно! Поворачивается
ко мне. -
Какой у тебя номер? Чтобы Марина могла мне перезвонить… Диктую
цифры, она повторяет. Невидимая Марина на другом конце несуществующего провода,
надо понимать, их записывает. Поразительно все-таки: взрыв, пожар, катастрофа, а
три взрослых человека больше всего на свете озабочены необходимостью записать
некую последовательность чисел. Бред
собачий. Но так почти всегда бывает. -
Она сейчас позвонит Леше - ну, сыну, - объясняет Варя, возвращая мне трубку. -
Потом перезвонит, может, я к ней поеду… Нет, это плохо. Не надо ей со мной
сейчас возиться. Если это Лешины проблемы, Маринушке лучше бы совсем потеряться,
на какое-то время… -
Лешины проблемы? - переспрашиваю. -
Сын Маринкин какой-то бизнес-фигней мается, - объясняет Варя. - Мутная рыба.
Кафе открыто на его деньги. А нравы у них там понятно какие… Я потому и решила
сбежать. Не хочу связываться… А уж тебе с этой дрянью связываться совсем ни к
чему. Влип ты со мной! -
Ну, зато на "ты" перешли, - замечаю меланхолично. - А так сколько бы еще
церемонились… Варя
начинает смеяться. Тоненький, с привзвизгом истерический смех - но все лучше,
чем слезы. А какая-то разрядка ей сейчас нужна. Позарез. Да
и мне, честно говоря, не помешала бы разрядка. Но я, ладно, я перетопчусь до
лучших времен. Смех,
впрочем, почти сразу переходит в тихий, но горестный рев. -
Господи, - бормочет Варя. - Господи, господи, да что же это?.. Вот она Маринкина
"Башня"! Вот она… Но зачем это все?.. Пиздец какой-то сраный... Зима, ночь на
дворе, мне работать надо, ничего не понимаю, зачем?! Но
она быстро берет себя в руки. В рекордно короткие сроки. Ее минута слабости
длилась секунд сорок, не больше. -
Мы сейчас где? - спрашивает, шмыгая носом. -
На Садовом, не узнаешь? - я стараюсь говорить бодро и оптимистично, но
фальшивлю, как малахольный педиатр в разгар эпидемии дифтерита. - Сейчас будем
сворачивать на Проспект Мира. Поедем ко мне. -
Гадать? - она снова начинает смеяться. - Ну да, я же так и не отработала свой
ужин… -
Чай пить, разговоры разговаривать. Про Михэаля тебе расскажу, если еще
интересно… А вот гаданий с меня на сегодня хватит. Да и с тебя, пожалуй. Потом
как-нибудь. -
Может быть, Марина позвонит, - нерешительно возражает Варя. - Я у нее могу
переночевать. Или у Наташки, она на Менделеевской живет… -
Ты сейчас заснешь? - спрашиваю. -
Ну, вот прямо сейчас - вряд ли… -
И я - вряд ли. Поэтому поехали пить чай и успокаиваться. Захочешь, я потом тебя
куда-нибудь отвезу. Мне не трудно, я ночная птица. После полуночи только и
просыпаюсь толком. -
Я тоже сова, - откликается Варя. - Ложусь под утро, почти
всегда... -
Вот и славно, - говорю. И, помолчав, добавляю: - Я, стыдно сказать, совсем не
маньяк. Более безопасного занятия, чем отправиться ночью ко мне в гости,
выдумать невозможно. -
А я, честно говоря, и не сомневаюсь, - она пожимает плечами. - Что-что, а
опасность я всегда жопой чую. Помнишь, я же не смогла в зале кафе сидеть? Я ведь
не собиралась тебя в свою комнату приглашать. Неловко как-то было… Но
почувствовала, что в зале сидеть нельзя, и все тут. -
Хорошо, что ты себе веришь, - вздыхаю. - Я вот много лет себе верить учился;
кажется, так и не выучился толком… Варя
улыбается, но лицо ее тут же снова искажается страдальческой
гримасой. -
Ч-ч-ч-черт! У меня там книжки остались, - шмыгает носом. - И джинсы новые, и
куртка, и три пары туфель. Ерунда, а так жалко! Стыдно,
да-а-а-а? На
этом месте она принимается реветь в три ручья. -
Суки, - твердит сквозь слезы. - Суки поганые, твари! Ну кому Маринка-то
помешала? Так ведь хорошо нам было, и никому не было плохо, и такое кафе! К
Лешке в офис сунуться побоялись, так нам все испоганить надо было… Ненавижу,
суки вонючие, ненавижу! Я
ее не трогаю. Пусть поревет, покричит, так даже лучше. Сам на ее месте с
удовольствием поревел бы. Уж я-то знаю цену ее потерям. Книжки и обувь - то
немногое, что до сих пор привязывает меня к реальности. Мог бы, на тот свет за
собой уволок бы эти сокровища, ей-богу! Телефон
зазвонил, когда мы подъезжали к ВДНХ. Варя торопливо вытерла слезы и потянулась
за трубкой. Голос ее звучал на удивление спокойно. -
Маринушка, - говорит, - ты не переживай за меня. Я выкручусь. Уже, считай,
выкрутилась. Ты мне лучше скажи, что Леша говорит?.. Ага. Уже туда поехал?
Разберется? Лучше прежнего?.. Ну, будем надеяться… Между прочим, правильно
делает, что увозит. Я бы на его месте тебя не то что на дачу, на край света
увезла... Нет-нет, Маринушка, мне в Москве надо быть. Мне книжку сдавать в
пятницу, ты что, какие дачи?!.. Компьютер, да, унесла. Первое, что схватила…
Ничего, найду. Ну да, пару дней у Натальи… Нет, она же без телефона. Вот так и
живет, с пейджером, а что делать?.. Нет, сейчас не помню… А ты просто по этому
телефону позвони, мне все передадут. Что?.. Сейчас. Оборачивается
ко мне, смеется тихо, прикрывая рот рукой. -
Марина спрашивает, как тебя зовут. А я понятия не имею. Действительно
смешно. А самое смешное - это мое замешательство. Всегда теряюсь в подобных
случаях: какое имя называть? В
порядке исключения решил в кои-то веки сказать правду. -
Максим, - отвечаю. Как
говорится, заодно и познакомились. (4)"Книга
Тота" - последний большой труд Алистера Кроули, посвященный картам Таро. Книга
содержит подробные описания символизма каждой из 78 карт, весьма отличные от
классических, общепринятых трактовок. Стоянка
V
Знак
– Телец - Близнецы. Градусы
– 21*25’44” Тельца – 4*17’08” Близнецов. Названия
европейские – Алюксер, Алингез, Альшатая, Альбашая,
Альхалая. Названия
арабские – аль-Хака – “Завиток”. Восходящие
звезды – звезды в ареале лямбды Ориона – в спиралевидной
форме. Магические
действия – заговоры на дружбу; благоприятное время, чтобы способствовать
таланту. Автопилот
мой, надо сказать, молодец. Пока
я беззвучно визжала от ужаса, он схватил в охапку все самое необходимое, включая
оригинальное издание Штрауха и его рыжего приятеля, и спешно эвакуировался из
зоны бедствия в автомобиле товарища по несчастью, можно сказать, почти
сообщника. Наш брат, пассивный нелегал без московской регистрации, почти
не боится смерти, зато цепенеет при мысли о возможном появлении потенциальных
спасителей в милицейских погонах. Спасибо, не надо нас защищать. Сами как-нибудь
справимся. Вы только не лезьте. Позаботившись
об отступлении, мой автопилот позвонил Марине, доложил обстановку, выразил
соболезнования. И наотрез отказался от ее гостеприимства. Это он, надо понимать,
обо мне заботился. Если уж выпал такой случай толкнуть меня, дуру
неповоротливую, в объятия прекрасного незнакомца, грех его упускать.
Насчет
объятий, понятно, не моя была идея. Автопилотова. С него и
спрос. Потом
мы с автопилотом объединились и немножко поревели, от избытка чувств. Все же не
каждый день взрывная волна выгоняет нас из уютных убежищ. Откровенно говоря,
первый раз с нами такое. Потому и похныкали, совсем чуть-чуть, скорее для
проформы. Автопилот решил, что так положено. Я
уже, можно сказать, успокоилась, начала наслаждаться поездкой и даже что-то
щебетать, но вдруг вспомнила о прекрасных вещах второй необходимости:
книжках, туфельках, курточке из цветных лоскутов кожи, замши и джинсы,
специально для грядущих весенних теплых ветров припасенной, и разревелась еще
раз, теперь уж по-настоящему. Потому что, правда, очень жалко.
Автопилот
устыдился моего воя и сдал полномочия. Сказал: “Дальше сама выкручивайся, как
хочешь”. Бросил меня в чужой машине, наедине со свидетелем моего позора и его
мяукающим телефоном. Я
вспомнила: Марина обещала нам перезвонить, как только поймет, что происходит, и
на каком мы обе теперь свете. Надо думать, уже поняла. Она вообще
сообразительная, на лету хватает… Поскольку
автопилот меня предал, пришлось брать дела в собственные руки. Для начала я
взяла в эти самые руки телефонную трубку: ее владелец даже не повернулся на
писк. Наверное, тоже понял, что это мне звонят. Или просто за рулем
разговаривать неудобно? Наверное неудобно. Я, вон, без всякого руля слов нужных
найти не могу. Да
и что сказать человеку, у которого полчаса назад взлетело на воздух любимое дело
жизни, недавнее прошлое, прекрасное настоящее и неспешно, с любовью вымечтанное
светлое будущее? По сравнению с этим моя грядущая бездомность – сущие пустяки.
Тем более что Наташка меня на недельку точно пустит. И даже обрадуется, что все
так сложилось: давно меня к себе на постой зазывала. Очень уж не любит одна
жить. Проблема
в том, что я-то как раз люблю жить одна. Ну да ладно, чего уж теперь. Недельку
потерплю, а там... А там что-нибудь, да случится. Всегда что-нибудь
случается. Но
Наташке будем звонить позже. Сначала надо с Маринушкой разобраться. Бедная
моя… Все
как всегда: я переживаю за Маринку, она – за меня. Мы идеальная пара кумушек,
две непутевые истерички, озабоченные чужим душевным благополучием куда больше,
чем собственными житейскими проблемами. -
Маринушка, - говорю, - ты не переживай за меня. Я выкручусь. Уже, считай,
выкрутилась. Ты мне лучше скажи, что Леша говорит?.. Слушаю
ее пересказ вполуха. Леша, понятно, много чего говорит. Материт своих
врагов-приятелей поименно, да пальцы гнет. Дескать, щас все у меня попляшут. А я
их, тем временем в бараний рог, все дела… Где заканчиваются понты Алексея
Хуановича, и начинается полезная информация, сам черт не разберет. Ну и ладно,
не моя печаль. Моя печаль, чтобы нас, единственных свидетелей и без пяти минут
жертв, по ментам не затаскали. Ну, вроде, не затаскают, это Маринке твердо
пообещали. Вот
и славно.
Марина,
тем временем, пакует чемоданы. Ей велено собираться: сейчас приедет Лешин шофер,
повезет ее куда-то, за сотню километров от Москвы, в загородный дом. Марина там
не была никогда, дом новый совсем, только-только достроен, еще не обжит толком.
Но, говорит, три этажа, сауна в подвале, круче не бывает.
Закачаешься. Качаться
Марина предлагает совместно. Такого шикарного убежища еще ни одной жертве
теракта, надо думать, не предоставляли. Звучит заманчиво,
но… Но. Как
я в пятницу буду в Москву добираться, за сотню-то километров? То-то же. А мне,
между прочим, работу сдавать, обещано уже, не отвертишься. Да и на нынешнюю ночь
у меня, честно говоря, немного другие планы. Я твердо намерена пить чай в
Бабушкине, с загадочным незнакомцем, если уж так все сложилось. Потому что если
не поехать сейчас к нему в гости, то… …
то совершенно непонятно, зачем был нужен весь этот смертоубийственный фейерверк.
Никакой иной пользы я в нем не нахожу. Поэтому
я отказываюсь от фантастического предложения. О намеченном чаепитии молчу,
ссылаюсь исключительно на дела. Марина, впрочем, знает, как много значит для
меня этот перевод. Я ей все уши прожужжала, отрывки зачитывала вслух. Так что
она и не уговаривает особо. Все понимает, ага. Ох,
хорошо, что не все!.. Еще
один непростой вопрос: как меня найти? Я, конечно, говорю, что поселюсь у
Наташки (и сама в это более-менее верю). Они с Мариной знакомы; кажется, даже
понравились друг дружке. Но диктовать Наташин телефон я почему-то не захотела.
Соврала зачем-то: дескать, нет там никакого телефона. Есть пейджер; номера не
помню. Как со мной связаться? Хороший вопрос... Ну вот, например, по этому же
телефону. Товарищ по несчастью побудет нашим связным, все мне передаст, если уж
так получилось. Украдкой
кошусь на своего спутника: как ему такой поворот? Кажется, доволен. Я бы даже
сказала, ликует. Могу его понять. Я и сама практически ликую, хотя куртку и
книжки все же жалко до слез. О, да, кстати о слезах. -
Маринушка, - прошу, - скажи Леше, или кто там будет разбираться с кафе, пусть
мои книжки и одежку заберут, если не сгорело. Им – мусор, а мне – ценное
имущество. -
Там двери железные, - утешает меня Марина. – И в твоей комнате, и в кладовой. Не
сгорело ничего, думаю… Конечно, я Леше скажу. Все будет хорошо. Он же знает, что
ты – мой второй ребенок… “Второй
ребенок”. Надо же. Никогда не думала, что она ко мне так относится. Нет, ну
понятно, сейчас у нас бурные эмоции, общее горе, общая радость: все-таки уцелели
обе, почти чудом. Рвани оно на полчаса раньше и… Ох, нет. Но
мы живы, здоровы, и Маринушка называет меня своим “вторым ребенком”. А мне
приятно, черт побери! И плевать, что все это просто
эмоции.. -
Как его хоть зовут-то, твоего “связного”? – вдруг спрашивает
Марина. Вот
это да. А я и не знаю. Смешно.
Кому сказать, не поверит. Прикрываю
трубку рукой, спрашиваю его шепотом. Молчит, думает. Вспоминает, что ли? Или
сочиняет наспех? Какая,
впрочем, разница. Нет, пожалуй, информации менее важной, чем имя человеческое.
Цвет волос, и тот может больше рассказать о своем обладателе.
Наконец,
рыжий принимает решение. Говорит, что его зовут Максим. Будем считать, так оно и
есть. Не паспорт же у него требовать, в самом деле… Получив
это сокровенное знание, Марина спешно прощается. Говорит, ей надо собираться.
Там, на этой трехэтажной даче даже посуды пока нет. Сауна есть, а, скажем,
чайника, или хоть кружки какой-нибудь нет. Об одеялах, да подушках и говорить
нечего. Эх, ничего-то они в жизни не понимают, эти “новые русские”. Даже те из
них, которые, теоретически говоря, древние индейские… -
Мы, кстати, уже почти приехали, - объявляет Максим, принимая из моих рук почти
раскаленную трубку. Вид
у него при этом вполне виноватый. Словно бы признает за собой некий злодейский
умысел. Дескать, мог бы подальше поселиться – вот, к примеру, как некоторые
буржуи, в сотне километров от Москвы, чтобы поездка наша длилась и длилась, не
завершалась никогда. Как
будто прочитав мои мысли, объясняет: -
Не люблю, когда что-то заканчивается. Даже домой приезжать не люблю. То есть,
дома-то хорошо, но вот говорить себе: “приехали”, останавливаться, выходить из
машины – ох, это не по мне!.. Не понимаешь, да? Честно
говоря, действительно не понимаю. Но молчу, слушаю. Не
перебиваю. -
Для меня, - говорит, - всякая завершенная история - история о смерти,
рассказанная смертным повествователем смертному слушателю. Мой внутренний
ребенок очень этого дела боится, но верит, что бывают иные какие-то варианты, и
вечно нудит: "А что было дальше?" – в надежде, что "дальше" было хоть что-то,
кроме тишины… Теперь,
кажется, понимаю. Но его несет. -
В момент завершения всякого дела, даже такого пустякового, как поездка домой, я
остро чувствую собственную смертность. Строго говоря, я встречаюсь со своей
смертью всякий раз, когда паркуюсь у подъезда. Зато незавершенность
представляется моему воображению чуть ли не пилюлей бессмертия из кладовых
Лунного Зайца. В моей идеальной истории путник выходит из пункта А, но в пункте
Б его ждут напрасно: этому счастливчику суждено увязнуть в какой-то собственной,
персональной бесконечности; понравится ему это, или нет – другой вопрос. А вот
мне - скорее да, чем нет. -
А ты пробовал? – спрашиваю. -
Что? – вздрагивает. Ну
вот, проснулся. Вспомнил, наконец, обо мне. Надеюсь, хоть знакомиться по новой
не придется? -
Ты так говоришь, словно уже пробовал застрять в этой самой бесконечности, -
поясняю. Ухмыляется. -
Есть такое дело. Пробовал. И не раз. Но это отдельная история, специально для
твоих ушей. Очень, очень длинная. -
Я так понимаю, у тебя коротких историй вообще нет. Парочка просто длинных, а все
остальные – бесконечные. Если я тебя правильно поняла. -
Ты, - говорит, - удивительно правильно меня поняла. Так правильно, что слов нет.
Единственный нюанс: все мои истории бесконечные, даже те которые кажутся
просто длинными. Просто я изобрел отличный способ их рассказывать. Нужно начать
с начала, пропустить середину и наскоро придумать какой-нибудь хороший конец.
-
Чтобы вышла волшебная сказка? – спрашиваю, выходя из машины. И замираю, жадно
вдыхая теплый ветер, приправленный сосновым ароматом. Пахнет здесь, как в
пригороде. Хорошее, оказывается, место это Бабушкино. А я тут и не была никогда
до сих пор… Он
молчит, поднимает стекло, запирает дверцы, достает из багажника здоровенную
спортивную сумку, копается в карманах, извлекает связку ключей. Хлопочет. И
только благополучно завершив акт беспрецедентного насилия над кодовым замком и
впустив меня в теплый, вонючий подъезд, соглашается. -
Ну да. Я и есть сказочник. Практически Оле Лукойе. -
Который из них? Первый, или второй? Хмурится,
потом вспоминает, о чем речь. -
От второго, - шепчет доверительно, - я и сам прячусь. Что
тут скажешь? Молчим.
Топаем пешком на пятый этаж. Известное дело, хрущевка, без лифта. Я сама в такой
выросла, хоть и за добрую тысячу километров отсюда. Наконец, он отпирает дверь,
первым делом включает свет в коридоре и пропускает меня вперед. На меня тут же
падает здоровенный черный зонт. Достойное завершение беседы, ничего не
скажешь. -
Откуда он тут? Я же убирал в шкаф… Ну да, я великий владелец великого бардака, -
смущенно смеется хозяин дома. – Прости. Будем надеяться, больше ничего на тебя
не упадет. -
Да уж, - говорю жалобно. – Хватит на сегодня, пожалуй… Дома
у него, надо сказать, хорошо. То
есть, невооруженным глазом видно, что квартира съемная. Ну не мог этот человек
по доброй воле приволочь в дом столь жуткие шкафы: тот, что в коридоре,
поменьше, и второй, надутый, бесформенный монстр, загромоздивший половину
комнаты. Но даже хозяйская мебель почти не портит впечатление от жилья.
Соломенные жалюзи на окнах и такие же циновки на полу. Повсюду валяются мелкие,
пестрые подушки. А возможно, не просто валяются, а ползают по дому, как домашние
зверьки, этакие мягкие черепашки. Где упал, там и спи, а подушки сами вокруг
соберутся. Удобно. Впрочем, спать можно и на диване: подушек и там хватает.
Другой мебели в комнате нет. Зато
на кухне оборудовано отличное рабочее место фрилансера. Уж я-то могу оценить.
Узкая, но длинная тахта позволяет засыпать, не удаляясь от станка. На столе
живет монитор, под столом мурлычет системный блок, на холодильнике обосновался
принтер. Зато сканер, кажется, выполняет функцию подноса: на нем стоят пустая
чашка и заварочный чайник. Вполне
уютный, милый моему сердцу бардак. Сама бы такой с радостью развела. И разводила
ведь неоднократно, пока не пришлось поселиться, с позволения сказать, в
общественной приемной, да будет ей земля пухом. Эх! -
Ты, - говорит повелитель бардака, - пока броди по дому, ищи свое место. Где
понравится, там и устраивайся, хоть в ванной. А я приготовлю чай, и принесу его,
куда пожелаешь… Или все-таки кофе? -
Наверное, чай, - мычу нерешительно. – Для начала. -
“Для начала” - это правильно, - радуется. – Настоящая сова начинает глушить кофе
только после полуночи. А сейчас всего половина
двенадцатого. -
Ох, ни фига себе! – изумляюсь. – Быстро же мы все успели! -
Поужинать, познакомиться, покататься, взорваться и удрать с места происшествия,
- подхватывает. – Долго ли умеючи? Действительно. Побродив
по комнате, возвращаюсь на кухню. В комнате все же чересчур интимная обстановка.
Я, честно говоря, совсем не против интимной обстановки,
но… Лучше
пока посидеть на кухне. А то как-то слишком уж интенсивно прожила я последние
четыре часа. Надо бы передохнуть. А
передохнуть, как показывает опыт, только на кухне и можно. -
Пока мое место будет тут, - говорю, с ногами забираясь на тахту.
И
запоздало удивляюсь, осознав, что присутствие этого чужого, незнакомого, да еще
и чертовски привлекательного мужика нимало меня не смущает. Напротив,
успокаивает. Хочется быть к нему поближе, потому и на кухню вернулась так
поспешно. Что
со мной происходит? У любви, с какого бы взгляда она ни наступала, насколько мне
известно, совсем иной анамнез. И если поначалу мое состояние более-менее
походило на обычную бытовую влюбленность, то теперь… Черт знает что со мной
творится. Или это нормальная реакция организма на давешний шок? Или даже новый
условный рефлекс? Нет, а вдруг? Этот человек был рядом, когда я чудом избежала
опасности, вышла сухой из воды, и теперь мой организм реагирует на него, как на
спасательный жилет, который всегда должен быть под рукой. А что, очень даже
возможно. Ужас,
если так. Ужас-ужас-ужас. Куда же я теперь без него? Но
сейчас мне все равно хорошо. А “потом”, будем надеяться, вовсе не наступит.
Зачем нам какое-то дурацкое “потом”? “Жилет”
мой, тем временем, льет в чайник кипяток, и кухня наполняется запахом
бергамота. -
Хороший у тебя чай какой, - вздыхаю. -
Да, ничего себе, - кивает. – У меня еще и печенье есть. И вообще до фига всякого
разного прекрасного, - любовно пинает ногой туго набитую спортивную сумку. -
Сегодня воистину удивительный день: прежде, чем встретить тебя, я посетил
супермаркет “Восьмой Континент”. Или все-таки “седьмой”?.. Я там был второй раз
в жизни, кажется. И накупил всякой ерунды в красивых упаковках. Вот это, я
понимаю, сила предвидения! А ведь могли бы сейчас мерзлый мышиный корм на
балконе грызть… -
А что, - интересуюсь, - бывает специальный мышиный корм? Типа “Вискас”, только
для мышек? -
“Мышиный корм”, - смеется, - это все, чем не брезгуют мыши. Чаще всего – просто
крошки от позавчерашнего ужина. Но разные бывают варианты… Он
кутает чайник полотенцем, и принимается метать на стол добычу. Какие-то пакеты,
впрочем, отправляются в холодильник, доселе пустой и даже, кажется, пыльный.
Наконец, покончив с хлопотами, достает две большие чашки цвета цитрусов:
лимонно-желтую и апельсиново-оранжевую. Разливает чай. -
Кипятком разбавлять? – спрашивает. Мотаю
головой. -
Чай свежий, только что заваренный, да водой разбавлять, - ворчу. – Вот еще!
-
Согласен. Но здесь, в Москве, почти все чай разбавляют; гостя не спрашивают
даже. Фигак полную чашку воды на чайную ложку чая – набулькивайся, гость
дорогой! Я долго привыкнуть не мог к такому издевательству. Потом притерпелся
как-то. Но уж дома-то… -
А ты тоже не москвич? – спрашиваю. -
Да ну, какое там… Ты их вообще видела, москвичей-то? Нет их в природе. Москва
есть, а москвичей нет. Каждый откуда-нибудь, да приехал. -
Ну, сколько-то их есть. Та же Марина, например. -
Правда? – удивляется. – Москвичка? Что, прямо вот так и родилась в самой Москве?
Не учиться приехала?.. Ну, значит, встречается еще редкий зверь коренной москвич
в дикой природе. Кто бы мог подумать… Отдает
мне чашку, распечатывает круглую жестяную коробку с печеньем. Красота какая!
Печенюшки там все разные, даже и не перепробуешь, наверное. Но я буду стараться.
Пока
я вожусь с печеньем, хозяин дома помалкивает. Барабанит пальцами по столу,
курит, думу думает. Молчание нарушается лишь моим безмятежным хрустом. Наконец,
не выдержав тишины, прошу: -
Может, расскажешь про Михаэля, пока мы чай пьем? Если уж книжку его переводить
мне сегодня не светит… -
Расскажу, - кивает. Хмурится почему-то. – Но сначала ответь мне на один
вопрос… И
снова умолкает. Берется за следующую сигарету. Не то нервничает, не то просто
слов нужных найти не может. Немудрено.
Вопрос его поверг меня в оцепенение. Чего угодно ожидала, только не
этого. -
Скажи, - говорит, - с тобой, случайно, не бывает так, что?.. Ну, вот, к примеру,
заходишь в комнату, где сидит, скажем, человек с больным зубом. Или головой, или
ногой – не имеет значения. И у тебя тут же начинает болеть зуб, голова, нога –
пока не выйдешь из комнаты… Ясно. Можешь не отвечать. По твоему лицу вижу,
бывает. -
Сегодня, - говорю, наконец. – Только сегодня. До сих пор, кажется, ни разу. Или
я просто внимания не обращала?.. -
Ты только сегодня заметила? – оживляется. – Вот это да! Выходит, не один я к
свиданию подготовился… Он
смеется, но почти сразу же мрачнеет. -
Прости, - говорит. – Тебе, судя по всему, не до шуток, если сегодня все это
случилось в первый раз. Как именно, если не секрет? Какие
уж тут секреты. Полдня ведь маялась, страдала, что некому пожаловаться, не с кем
посоветоваться. К кому ни сунься, скажут: “Дура психованная”, - да и выкинут из
головы мою печаль. Даже Марина - уж насколько, казалось бы, завзятая
чернокнижница, без прикладной эзотерики шага в сторону не сделает, но тут рукой
на меня махнула и прогуляться отправила, от душного помещения подальше, чтобы
дурь выветрилась. А этот тип вдруг сам угадал. Как, почему, с какой стати угадал
– об этом я думать поостерегусь. И без того последняя черепица с крыши
осыпается. Я
уж лучше исповедаюсь, пока есть такая возможность. Рассказываю
ему про давешнюю крашеную блондинку с больным зубом, про дядечку с василиском в
желудке. В красках расписываю собственные страдания. Пусть пожалеет, да чаю еще
нальет. Меня сколько уж лет никто толком не жалел, а иногда так
хочется… -
Во время гадания накатило, значит? Интересный поворот! Чаю-то
подливает, а вот жалеть меня и не думает. Радуется, только что руки не потирает.
Словно бы я клад нашла и теперь предлагаю взять его в долю, ежели, к примеру,
лопату одолжит, или на шухере постоит. И, вроде как, заранее на все согласен.
Улыбается до ушей. Улыбка, надо понимать, предназначается мне. Вся, целиком,
сдачи не надо. -
А на меня, - говорит, - поначалу находило, когда я за фотоаппарат брался. Причем
не только боль. Чужая жизнь во всей полноте, разом, без остатка на меня
обрушивалась. Думал, волшебная вещь… А оказалось, это я сам волшебный, а
фотоаппарат – ну да, хороший такой фотоаппарат. Но вполне обычный. Подарок
старого друга… Просто каждому из нас нужен какой-то трамплин – для начала. У
меня был фотоаппарат, у тебя – карты. Оно и понятно: я полжизни великим
фотографом себя мнил, а ты гаданием, как я понимаю, всерьез занимаешься,
зарабатываешь даже… Потом уже и без трамплина можно обходиться. Особенно, если
знать некоторые приемы. Нехитрая техника, освоить ее проще простого, было бы
призвание. Я
даже про печенье забыла. Сижу, слушаю его, ресницами хлопаю. Ничего не понимаю
пока. Но – вдруг пойму хоть что-то? Когда-нибудь. Законспектировать, что
ли?.. -
Ты спрашивала про Михаэля, - он неожиданно меняет тему разговора. – Так вот,
познакомились мы следующим образом. Я сидел в привокзальной кондитерской одного
маленького немецкого городка. Пил кофе – помойного, к слову сказать, качества, -
жевал черствый крендель, ждал поезд на Мюнхен и очень старался не сойти с ума,
по целому ряду причин. Долго рассказывать, да и ни к чему сейчас… И тут подходит
ко мне здоровенный белобрысый дядька в твидовом пиджаке, скалится приветливо,
спрашивает что-то по-немецки. Объясняю ему, чуть ли не на пальцах, что на языке
Штирлица и Гёте могу, в лучшем случае, команду “хэндэ хох” уразуметь. Дядька
отмахивается: “нет проблем”, - и переходит на английский. Первым делом он задал
мне тот же вопрос, что и я тебе. -
И ты не послал его подальше? -
Ну, ты же меня пока не послала… И, потом, к тому времени я уже привык к разным…
ну, скажем так, странностям. Ничего, кроме странностей со мной, можно сказать,
не происходило в ту пору. -
Хорошая, должно быть жизнь. -
Дело вкуса. Тебе нынешний вечер понравился? -
Даже и не знаю. С одной стороны, у тебя в гостях, пожалуй, интереснее, чем дома
сидеть, уткнувшись носом в компьютер. С другой… Жалко кафе. И все остальное
жалко. И ночевать теперь где-то надо. То ли квартиру искать, то ли по друзьям
пока помыкаться… Ох, я же Наташке позвонить хотела! Двенадцать уже
есть? -
Сейчас будет, - он смотрит на круглый циферблат настенных часов. Судя по
исключительному уродству, вещица тоже хозяйская. Очень типичное убранство
московских съемных квартир: все, что даже на дачу вывозить противно, можно
оставить жильцам. И брать с нас на полтинник больше, за
“меблировку”. -
Не надо тебе никуда звонить, - будничным тоном говорит счастливый владелец
дивного хронометра. – Разговор у нас будет долгий. Небось, тут и заснешь, прямо
на этом топчане. В монологе я страшен, кого угодно усыплю.
-
Ну да. Ты же Оле-Лукойе, - улыбаюсь натянуто. – Тебе так и
положено. Предложение,
что и говорить, соблазнительное. Я бы, следует признаться, огорчилась, если бы
оно не воспоследовало. Но теперь, когда он сказал вслух то, о чем я все время
думала, мне неловко. Не знаю, куда глаза и руки девать. -
Я, - напоминает мой гостеприимный хозяин, - не маньяк. Настолько не маньяк, что
самому тошно. Но уж какой есть. Мой примитивный ум не терпит намеков и
недомолвок. Когда я говорю: “спать”, это и значит: “спать”. Никаких
дополнительных процедур. Когда я решусь выступить в роли коварного соблазнителя,
я тебе честно об этом скажу. Заранее. Договорились? -
Договорились, - киваю. Ну
и как я теперь должна себя вести? Обижаться было бы совсем уж глупо. Напротив,
такая откровенность должна бы меня обрадовать. Но ничего похожего на радость я
не чувствую. “Не маньяк”, видите ли… Что ж, получается, это я у нас
маньяк? По
всему выходит, что так. Иначе с чего бы меня то и дело посещали мысли о
“дополнительных процедурах”? Эти самые процедуры будоражат мое воображение куда
больше, чем обещанный долгий разговор. Хотя, интересно все это, конечно. Кто бы
другой рассказывал, слушала бы, рот распахнув. Ладно.
Рот можно оставить закрытым, а слушать все же придется. Программу вечера явно
определяю не я. А если станет совсем невмоготу, ка-а-а-ак
прыгну! Такая
постановка вопроса мне чрезвычайно нравится. Чувствовать себя охотником, а не
добычей – это по мне, да. -
На чем мы остановились? – спрашивает безмятежно моя потенциальная жертва.
-
На том, что ты познакомился с Михаэлем, и он спросил про больные зубы. Ну, в
смысле, не про зубы, а… -
Ага. А я все взвесил, подумал хорошенько – секунды три-четыре – и выложил ему
все как на духу. Про фотоаппарат. О том, как оказываюсь в шкуре всякого
человека, попавшего в мой видоискатель. Словарного запаса для такой беседы нам
обоим немного недоставало, поэтому разговор получился очень конкретный.
Приходилось называть вещи своими именами, без недомолвок. По-русски я, пожалуй,
и не смогу выражаться так точно… Ладно, это как раз неважно. Важно, что мы с
Михаэлем договорились. Он здорово удивился. Сказал, у меня интересный случай.
Дескать, прежде ему никогда не доводилось встречать накхов, которые
обнаружили свой дар при помощи фотоаппарата… -
Кого-кого?! – переспрашиваю, услышав незнакомое словечко. -
Не важно, - отмахивается с досадой. – Это я, считай, сдуру брякнул. Потом...
Сейчас важно другое. Михаэль объяснил мне, что такой талант грех зарывать в
землю. Дескать, его можно и нужно развивать. -
Талант страдать от чужой зубной боли? – уточняю
язвительно. -
Забудь ты про эту ерунду, - вздыхает. – Подумаешь, зубная боль, горе великое…
Это просто первый симптом. Вернее, не первый, а самый яркий. Потому что когда у
тебя внезапно меняется настроение, или мысли какие-то дикие в голову лезут, ты
вряд ли станешь винить в этом своего ближнего. Тебе в голову не придет, что это
его настроение, и его мысли. Спишешь все на собственную
неуравновешенность. А боль – штука вполне очевидная. Рано или поздно непременно
обратишь внимание на некоторые совпадения. -
Падения сов, - откликаюсь эхом. Лишь бы что-то сказать. Но
ему мой каламбур, кажется, по душе. Он безмятежно улыбается и вдруг ласковым,
небрежным жестом гладит меня по голове. Вернее, гладит-то он парик: я как
напялила его после обеда, для приема клиентов, так и не снимала. Забыла даже о
нем. А ведь поначалу казалось, полчаса вытерпеть невозможно. Но вот,
привыкла… Не
заметив подвоха, мой прекрасный не-маньяк встает и снова ставит чайник.
-
Такой дар дает возможность не просто на миг оказываться в чужой шкуре, но и
проживать чужую жизнь, не растрачивая при этом собственную, - говорит он,
вскрывая пакет с карликовыми круассанами. Голос
его звучит совершенно обыденно, почти равнодушно. Будь он преподавателем вокала,
обнаружившим у случайной знакомой божественное сопрано, энтузиазма и пафоса было
бы куда больше, не сомневаюсь. А он разжигает духовку и кидает круассаны на
противень. -
Надо бы их в микроволновку, - поясняет. – Но такого добра в этом доме нет. Не
беда, и тут разогреются… Ты не понимаешь ничего, да? Из меня плохой
объясняльщик. -
А из меня плохая понимальщица, - отвечаю ему в тон. – Два сапога пара… Как это –
“проживать чужую жизнь, не растрачивая собственную”? И, собственно,
зачем? -
Как – это я тебе покажу, - обещает. – Хоть завтра. На живом каком-нибудь
примере. Если захочешь, конечно. А зачем… Хороший вопрос. Мне-то, собственно, с
самого начала было очевидно, зачем, - тут Михаэлю со мной повезло…
Помнишь, о чем мы с тобой болтали в машине, когда приехали? О бесконечности, в
которой можно и нужно увязнуть, чтобы не наступил конец сказки? Ну вот, это –
один из способов. За сегодняшний день я прожил лет двадцать примерно. И это,
мягко говоря, не самый впечатляющий результат: я все больше делами занимался,
хлопотал, по городу мотался. Такой уж день, понедельник… А можно и несколько
сотен лет в сутки упихать, было бы желание. Теперь,
кажется, понимаю. Как ни странно. Но обсуждать сей предмет пока не готова.
Потом. -
Слушай, - говорю, помолчав, - а ты уверен, что твой Михаэль – и есть писатель
Штраух? В книжке, которую я перевожу, ни слова на эту тему… Да и не похоже,
чтобы писал человек, который кучу чужих жизней прожил. Он очень хороший, самый
любимый автор у меня сейчас, но персонажи у него все же немножко одинаковые. Ну,
то есть, не одинаковые, а одного типа – так, что ли?.. Словно бы родились при
сходном расположении звезд, а потом еще книжки одни и те же читали в юности,
хоть и разные выводы из них делали. Это бросается в глаза. А на самом деле так
не бывает. -
На самом деле еще и не такое бывает; выяснить бы еще, какое дело следует считать
“самым”, а какое - нет… А Михаэль – это именно писатель Штраух, да. Можешь не
сомневаться. Я у него потом недели три жил и книжки на полках видел. И как он со
своим агентом по телефону отношения выяснял, пару раз слышал… Видишь ли,
насколько я понял, он последнюю книгу лет шесть назад закончил. А потом не до
того стало. -
Так он не пишет ничего сейчас? – огорчаюсь. -
Ну, - пожимает плечами, - с другой стороны, это и странно было бы: всю жизнь
книжки писать. Тем более, когда так все обернулось… Достает
из духовки круассаны. Запах горячей выпечки, да еще и щедро сдобренный ароматом
ванили, кого угодно примирит с происходящим. Меня - так уж точно. Не пишет
больше Штраух – и фиг с ним. Тем более, может, потом снова запишет. Так часто
бывает. Что
же до всего остального… Бред, конечно, но мне он пока, что греха таить,
нравится. У меня вдруг, непонятно, с какой стати, обнаружился какой-то
загадочный “дар”, в связи с чем рыжий незнакомец теперь твердо намерен возиться
со мною, уму-разуму учить. Что ж, такая концепция меня устраивает, целиком и
полностью. А там видно будет. Примирившись
же с происходящим, я внезапно обнаруживаю, что у меня есть тело. И его нужно
как-то привести в порядок, а то испортит мне остаток ночи головной болью, или
внезапной сонливостью. Оно это умеет. -
Слушай, - говорю, - Максим… И
умолкаю. Как-то по-дурацки звучит это имя в моих устах. Может, оно и настоящее,
но называть его по имени мне почему-то трудно и неловко. С чего бы,
интересно?.. -
Что-то не так? – огорчается. -
Все так. Просто если уж ты грозишь, что нынче ночью мне предстоит заснуть прямо
здесь, на этой тахте, хотелось бы заблаговременно принять душ. И не только
это… -
Господи, - он хватается за голову. – Я болван. Надо было сразу предложить…
-
Не надо, - улыбаюсь. – Сразу – ни в коем случае. Мне бы стало неловко, я бы тут
же начала Наталье дозваниваться, на ночлег к ней проситься. А теперь уже как-то
не до того. Нужно про чужие судьбы с тобой разговаривать, да печенье твое
лопать. Где я еще такое печенье найду?.. Когда
полчаса спустя я вышла из ванной, кутаясь в чужой долгополый махровый халат, с
одеждой в одной руке и париком в другой, рыжего искусителя чуть кондратий
не посетил. Я предвидела такой эффект и заранее им наслаждалась. Но
действительность превзошла мои ожидания. Минуты
полторы он молчал, разинув рот, потом, наконец, вспомнил всякие разные полезные
слова. Ожил. -
Постриг приняла? – спрашивает. – Заблаговременно? Думаешь, поможет? “Да не
убоюсь я зла”?.. Язвительность
его – дитя растерянности. Грех
обижаться. -
Да нет, - говорю, - так и было, с самого начала. Я всегда стриженая. Лысой
пришла в этот мир, лысой отсюда уйду. А кудри – это парик. Спецодежда моя.
Ведьмам так положено, с кучеряшками… Жаль, накладной нос крючком пока не по
карману. Недостижимая мечта. -
Накладной нос?! Он
принимается хохотать. Не смеется, а именно ржет и, кажется, не может
остановиться. Стонет, всхлипывает, закрыв лицо руками. Несколько секунд
сочувственно наблюдаю это безобразие, потом присоединяюсь. Заразительно смеется,
устоять невозможно. “Устоять
невозможно” - это у меня, впрочем, девиз вечера. Или даже целой новой эпохи
царствования, как в древнем Китае. Ну,
поглядим.  |
